Луганск. Бацилла убожества

(Друкуємо мовою оригіналу)

Как не высаживал луганский «Зеленстрой» цветы, как не налегали на восстановление всех примет мирной жизни в Луганске, как не проводили праздники и байк-шоу, а бацилла убожества, однажды упав на Луганскую землю, принялась и начала давать пышные всходы. Как бацилла сибирской язвы, притаившаяся в вечной якутской мерзлоте, и отогревшаяся в пору аномально жаркого лета.

Бацилла убожества, впрочем, не была побеждена в Луганске и до войны. Человековеды находили бесчисленные приметы ее присутствия и помечали персонажей, ею инфицированных. Но предполагалось, что существуют противоядия и некий субъект А, сделав прививку, может спокойно гулять по Луганску, фотографируя инфицированных, но будучи спокоен за самого себя. Считалось, что в луганском воздухе носятся вирусы и пострашнее.

Какая болезнь хуже – об этом опытные клиницисты и сами пациенты могут спорить вечно. Многие убеждены, что убожество – неизбежное последствие войны и многострадательности. Думаю, это не совсем так.

Болезни убожества во многом способствует экономическое неблагополучие города, страны, населенного пункта. Теоретически понятно, что экономическое неблагополучие – первый по степени важности фактор риска. Если человеку нужно выбирать, что ему купить на его десять рублей – кусок мыла или кусок хлеба, большая половина людей выберет хлеб. Ближайшие медицинские и гигиенические последствия такого выбора очевидны.

Однако в таком рассуждении кроется непонимание некоторых важных аспектов социальной психологии. Многое зависит от поведения формальных и неформальных лидеров, которые не составляют большинства, и, тем не менее, задают тон. Другими словами, если лидеры будут покупать мыло, очень может быть, что некоторая часть популяции поступит так же. Однако подражательность срабатывает в том случае, если хотя бы умозрительная дистанция между лидерами и ведомыми не слишком велика и, хотя бы теоретически преодолима с помощью социальных и экономических лифтов.

В обществе, где существует всего два класса: ничтожный по величине слой руководителей, к которым направляются все потоки благ, и все прочие, живущие без всякой перспективы, поведение руководителей не становится предметом подражания. То есть руководитель, весь в белом, может выступать с трибуны или по телевизору перед миллионом сограждан, которые смотрят этот телевизор среди развалин, кутаясь в лохмотья и время от времени вступая в драки за «гуманитарку». Эта умозрительная ситуация уже ближе к нашим реалиям.

Со своей стороны, я бы настаивал, что более подвержены болезни убожества субъекты не столь экономически пораженные, сколь наделенные предварительной готовностью. То есть, чтобы менять памперс ребенку не в укромном месте, а при максимальном стечении народу, нужно быть не столь бедным (сами по себе памперсы не столь и дешевы), сколь «непосредственным». Назовем это так.

Не меньшая непосредственность потребна, чтобы завести четверо детей от четверых отцов за 5-6 лет, не обладая при этом никакой профессией и видимыми источниками дохода. Крайне непосредственным требуется быть, чтобы насиловать уши несколько тысяч жителей района пять часов, выбивая свое одеяло, в котором «завелись блошки», пить пиво на детской площадке, выбрасывать мусор в окно, держать в однокомнатной квартире, где живет пять человек, собаку величиной с теленка… И так далее и так далее и так далее.

Знаток Луганска скажет, что до войны в Луганске обитало сколько угодно таких простых граждан. Верно. Однако, наряду с ними водились и сложные, в немалом количестве. В данном случае я подразумеваю не коэффициент интеллекта, а само желание практиковать определенное поведение в быту, которым, в конечном итоге, и определяется вид и аура населенного пункта.

Кто из них, «простые» или «сложные» задавали тон в довоенном Луганске? Скажем так, эти линии сосуществовали, не пересекаясь. Почему-то предполагалось, что вот, проведем еще пару флэшмобов, да правильного мэра изберем, и Луганск, наконец, станет «культурным городом». Я заранее знал, что это утопия. Чтобы было так, избрания «правильного мэра» (что само по себе утопично) явно не хватило бы. Для превращения Луганска в культурный город пришлось бы вывезти за его пределы половину населения. Конечно же, до войны это все было из области фантастики.

Но в 2014 году оказалось, что нет. Из Луганска уехала ровно половина его жителей (по официальным данным). И как это не прискорбно осознавать патриотам, среди временно переместившихся лиц были не одни только иконы стиля и преподаватели философии, но и сколько угодно простых людей, наделенных полновесным пакетом непосредственности.

Тем не менее, как это ни странно, коэффициент убожества в это время был чуть ли не на нулевой отметке. Он не был заслонен обстрелами, как это можно было бы подумать. Он просто был обнулен за счет того, что часть его носителей отсутствовала. А остальные выровнялись, в справедливом предположении, что культивировать свои излюбленные привычки в Луганске теперь просто опасно для жизни.

Приведу одно наблюдение. Все знакомые мне женщины, оставшиеся в Луганске летом 2014, приобрели те фигуры, которые они имели, пожалуй, на втором-третьем курсе вуза, максимум. Во-первых, за счет того, что кушать столько, сколько они привыкли в мирное время, было просто невозможно. Впоследствии вес дам вернулся к довоенному или превысил его.

Яркой приметой непосредственности луганчан мужского пола до войны считалось летом носить сандалии с носками. Я бы добавил: и шорты. Летом 2014-го вы не нашли бы на улицах Луганска ни одного мужчины, на котором были бы надеты сандалии с носками и шорты. Почему так – я не знаю. За шорты, вроде бы, никого на подвал не сажали. За сандалии с носками тоже. А вот поди ж ты...

Потом жизнь стала налаживаться. Простые люди, замученные ностальгией, возвращались домой...

В апреле 2015 года я опять увидел на улице мужчину в просторных штанах чуть ниже колена. Он чувствовал себя не вполне уверено, как всякий первопроходец. Он заметил свою уникальность. Потом ему стало проще, появились другие мужчины в коротких штанах. Молодые и старые женщины в домашних тапочках. Молодые и старые мужчины и женщины с лишним весом около полуцентнера, около центнера, около полутора центнеров... На вымытых с мылом аллеях университета возникли кучки лузги от семечек... И далее, уже по всем пунктам примет восстановления мирной луганской жизни.

Впрочем, с чего я взял, что человек, который надевает в люди грязные трусы в цветочек, носки и сандалии – махнул на себя рукой? Вот он идет по улице и, насупив брови, беседует по телефону о чем-то глобальном, о том, что «положил на Наташку». Это не то, о чем вы подумали. Речь, конечно же, идет о том, что на банковский счет гражданки по имени Наталья были перечислены некие средства. Нет-нет. Никто никакими руками на себя не махал. Все заняты по горло.

Возращение мирной жизни – это возращение всей палитры того, что люди воюющей территории любят и к чему они привыкли. И если они любят кушать столько, чтобы вес их быстро переваливал за центнер, ходить по городу в домашних тапочках и в качестве отдыха и развлечения посещать не консерваторию или музей, а собственный огород – то, стало быть, именно за это и борются высокопоставленные лица в Минске или Брюсселе, а представители ОБСЕ, не жалея себя, живут не дома, а в самой дорогой гостинце воюющего города.

Петр Иванов, психолог, город Луганск

Думки, висловлені в рубриці «Листи з окупованого Донбасу», передають погляди самих авторів і не конче відображають позицію Радіо Свобода

Надсилайте ваші листи: DonbasLysty@rferl.org