(Друкуємо мовою оригіналу)
Мало кто сейчас знает, что культ ветеранов Великой отечественной войны появился не сразу после войны, а значительно позже, в конце 80-х годов. Окреп в 90-х и в начале 21 века. Когда живым свидетелям событий было уже под девяносто и практически не осталось людей, которые могли бы подтвердить подлинность многих военных воспоминаний.
Непосредственно же после войны участников боевых действий очень часто оттирали на второй план. Какой-нибудь мелкий начальник, проведя войну в сравнительно щадящих условиях тыла, вполне мог практиковать рассуждения по типу:
– Ну, ты, Иванов, не тряси своими орденами. Мы все воевали.
Увы, история учит только тому, что история ничему не учит. На наших глазах, скорее всего, произойдет то же самое. Непосредственные участники боевых действий, точнее, те, кто выжил после них, будут затерты, а внимание публики, да и материальное вознаграждение, положенное всякому, на чью долю пришлись основные трудности, будет направленно совершенно в иных отсеки.
Судя по всему, никто в принципе не понимает, кому на войне пришлось труднее всех. Еще летом мне на глаза попалась листовка, где журналист рассуждал о каких-то «социально-незащищенных в Луганске». Меня потрясла сама постановка вопроса. «Неужели летом в Луганске есть социально-защищенные?» – подумал я.
Далее разворачивался дискурс, в центре которого были трудности «мирного населения».
Противники «народных республик» Донбасса совершенно справедливо сообщают в ответ на это, что мирное население повинно уже в том, что принимало участие в референдуме 11 мая 2014 года. Но дело даже не в этом.
Дело в том, что воспринимать пассивно-страдательную позицию как заслуживающую большего пиетета, нежели активная позиция – это вопрос дискурса.
Перед моими глазами проходят сотни участников этой войны. Очень трудно избежать искушения сравнить.
С одной стороны – «ополченец». С другой – мужик, которого я увидел однажды во время обстрела. Обстрел начался, когда я ехал на маршрутке. Я соскочил на ходу и забежал в ближайший двор. У подъезда стояло несколько человек. Нестарый мужчина с огромным животом лепетал:
– О, зачем я послал жену за мясом?!
Это, в частности, был один их представителей «мирного населения».
Зимой 2015 года этот человек и другие, ему подобные, пошли косяком лечиться в отделение неврозов. Там принялись рассказывать докторам, полгода не получающим зарплаты, что их тонкая душевная организация оказалась совершенно не готова к войне (которую, напомню, переживали они не в окопе).
И, наконец, наиболее тонко организованные жители Донбасса просто уехали отсюда и выступают с позиций жертв войны, например, в Киеве или Санкт-Петербурге. Например, некоторые из них участвуют в ток-шоу, посвященных Донбассу, или в поэтических вечерах на ту же тему и очень ловко «приватизируют горе».
Я нисколько не удивлюсь, если года через три на мероприятиях, посвященных войне, в президиуме будут сидеть люди, которые провели войну в Крыму. И их будут чествовать как «участников». Не удивлюсь и узнав о появлении пенсий участникам войны на Донбассе, когда услышу, что пенсию эту получают не бывшие бойцы, а X, Y, Z, наблюдавшие за войной из сопредельных стран.
Я почти не удивился, когда прочел интервью о том, что было самым трудным в Луганске в 2014 году, данное человеком, который с мая провел в Луганске недели три и определенно не был на фронте.
Многих людей волнует вопрос о том, что увеличивает шансы выживания во время войны. У кого этих шансов больше? Больше всего этих шансов не у военных. И не у тружеников тыла. И даже не у крыс и тараканов.
Больше всего шансов пережить войну имеет плесень.
Впоследствии она вполне может оказаться обладателем орденов и привилегий. И некому будет кричать:
– Король голый! Этот человек не имеет никакого отношения к войне!
Потому что все остальные просто не доживут.
Петр Иванов, психолог, город Луганск
Думки, висловлені в рубриці «Листи з окупованого Донбасу», передають погляди самих авторів і не конче відображають позицію Радіо Свобода
Надсилайте ваші листи: DonbasLysty@rferl.org