Журналистка Мария Варфоломеева до того, как попала в плен боевиков «ЛНР» в январе 2015 года, освещала события в Луганске в самые жаркие дни вооруженного конфликта на Донбассе. Мария описывала и фотографировала жизнь людей в оккупированном городе, начиная с лета 2014 года. Радио Свобода публикует отрывки из ее дневника.
После выступления по телевизору человека, который возомнил себя «министром» «МВД» «ЛНР», в котором он просил граждан сообщить «органам» все, что они знают о моей «диверсионной» деятельности, появилось много сознательных и бдительных граждан, которые начали вспоминать, как видели «меня» в разных местах и в разное время, когда я, якобы, проводила «диверсионные» работы.
Для их самолюбия это был сильный удар, они не смогли вывести Варфоломееву на чистую воду. Но огорчение сменилось триумфом
К моему счастью, их показания не совпадали между собой. Эти новые «обстоятельства» сильно расстроили моих «шерлоков», и отношения снова ухудшились. Для их самолюбия это был сильный удар, они не смогли вывести Варфоломееву на чистую воду. Но огорчение сменилось триумфом, ведь они все-таки узнали все мои тайны.
Я об этом пока не догадываюсь, и вопрос Альберта звучит для меня неожиданно:
– Где ты прячешь свой мопед? Мы все знаем!
Я теряюсь в догадках, не понимаю, как реагировать на его слова? О каком мопеде они хотят узнать? Какое обвинение они придумали в этот раз? Но я не хочу оправдываться.
Пришел человек, опознавший «меня» по фотографии в сюжете. Оказывается, 7-8 месяцев назад он «видел меня» издалека в районе Большой Вергунки. «Я» была на мопеде с развивающимися волосами, фотографировала жилые дома, и после моего ухода начинался обстрел этого места
Альберт с торжественным лицом говорит, что мне не удалось их водить за нос. Пришел человек, опознавший «меня» по фотографии в сюжете. Оказывается, 7-8 месяцев назад он «видел меня» издалека в районе Большой Вергунки. «Я» была на мопеде с развивающимися волосами, фотографировала жилые дома, и после моего ухода начинался обстрел этого места.
Я говорю, что это абсурд – верить человеку, якобы, видевшему «меня» столько месяцев назад. Тем более, он же видел издалека. Его воображение подстраивает ту ситуацию под желаемый образ и необходимые показания. И даже, возможно, сейчас сам в это верит. На что Альберт отвечает, что я неубедительна, и он всегда во мне сомневался.
Я так и не сумела убедить в своей правоте и абсурдности показаний этого «свидетеля», но вскоре они сами об этом забыли.
Что было дальше? А дальше, благодаря тому, что меня показали по телевидению, мои родные наконец-то узнали, что я жива, и где я нахожусь. До этого папа искал меня во всех «структурах», но там ему только лгали. В течение этих трех недель, «начальство» игнорировало просьбу сообщить родным обо мне. Думаю, что если бы не эта «утечка», они вообще не собирались никому говорить.
Узнав, папа сам пришел «в кабинет». Они его допросили, а на следующий день разрешили принести передачу. Я никогда не забуду те чувства – чувство радости и чувство вины перед отцом, что из-за меня ему и моим родным пришлось пережить. И запах «вкусняшек» из дома. Это было такое родное ощущение!
---------
На тот момент я все еще нахожусь в блаженном неведении о своем положении. Пока что разговоры идут о том, что мое дело передадут «прокуратуре» – только у них «полномочия» меня отпустить.
Он спросил, не слышала ли я о Надежде Савченко. После чего сказал, что мной заинтересовались в Москве. И лучше по-хорошему признаться на родине, иначе меня передадут в Москву, где мной займутся совсем другие люди
Серые будни ожидания решения разбавляли «интересные» знакомства. Сейчас очень смешно вспоминать об одном из них. Человек, судя по комплекции, – большой «начальник», а по выражению его лица – большой эксперт и истина в последней инстанции. От этого ситуация еще больше выглядела наивно и комично. С самодовольной улыбкой человека, видящего меня насквозь, он спросил, не слышала ли я о Надежде Савченко. После чего сказал, что мной заинтересовались в Москве. И лучше по-хорошему признаться на родине, иначе меня передадут в Москву, где мной займутся совсем другие люди, не такие добрые, как тут. Но для меня было очевидно, что это – дешевый театр, и он просто хочет произвести впечатление. Я ему подыграла, сделала вид, что впечатлилась и очень испугалась.
Через несколько дней ситуация закрутилась еще интересней. «Умник» говорит, что мне надо пообщаться с кем-то. Сам он их не знает, но мне нужно постараться давить на жалость, и побольше плакать, вдруг разжалоблю. Я максимально старалась выполнять его рекомендацию, авось, это поможет.
В соседнем кабинете уже ждут трое мужчин в форме и одна женщина в гражданском, но с бейджем флага «Новороссии». Судя по видеокамере в ее руках, это некое подобие журналистов
В соседнем кабинете уже ждут трое мужчин в форме и одна женщина в гражданском, но с бейджем флага «Новороссии». Судя по видеокамере в ее руках, это некое подобие журналистов. Они задавали вопросы, и у нас было что-то среднее между интервью и допросом. Результатом стало то наиболее известное видео обо мне. Наш диалог больше был похож на общение глухого со слепым. Их главарь пытался взывать к моей человечности. Он патетично рассказывал о количестве невинных жертв, убитых «по моей вине», призывал меня к раскаянию.
Но я не делала ничего плохого, мне не в чем было раскаиваться. Я только старалась показать, что была жертвой обстоятельств и своей легкомысленности. Мои слезы были немного наигранными, его слова меня не трогали совсем, мне было все равно, что он говорил. Я смотрела на него, и мне хотелось только одного – домой. Но, судя по выражению лица моего оппонента, он ощущал себя победителем.
Когда это представление закончилось, его «коллега», молчавший все время, спросил у меня:
– Ты знаешь, почему эта война началась?
– Почему?
– Из-за русского языка!
Мне стало не по себе, от того, что этот человек считает русский язык достаточной причиной для стольких тысяч жертв. Не говоря уже, о всей надуманности этой причины.
Потом я попыталась узнать у «Умника», были ли эта женщина из Life News. Он ответил:
– Ты что, посмотри на нее… образование явно – три класса и один коридор.
Я, честно сказать, не ожидала от него такой объективной оценки.
-----------
И вот 9 февраля, ровно через месяц после моего задержания, Вольдемар говорит:
– Все, Мария Сергеевна, сегодня нам надо отвезти тебя в «МГБ».
– Как это, вы же сказали, что там страшные дядьки-«военные», а вы добрые и им меня не отдадите? Вы же сами говорите, что они во всем перегибают палку и на фотоаппарат говорят «инструменты фотофиксации».
– Ну, понимаешь, так получилось.
Понимаю, решаете не вы. А вы лишь мелкие элементы этой системы, как бы вы собой не кичились. И репрессивный механизм против меня запущен.
Я собираю все вещи, которые недавно передал папа, и началось мое новое путешествие в неизвестность. Мы садимся в ту же «девятку», на которой я попала сюда месяц назад. Уже в машине Вольдемар так проникся, прощаясь со мной:
– Маш, как бы там ни было, ты хороший человек. Я искренне надеюсь, что у тебя все будет хорошо, что тебя отпустят. Заходи к нам в гости (да, именно так и сказал: добровольно прийти в гости)! Ну, или, в конце концов, найди меня на «Одноклассниках».
Альберт ему вторил, говоря, что все ко мне привыкли и желают мне добра.
Мы приезжаем во двор бывшей налоговой на «Городке завода ОР», останавливаемся возле входа в здание. Хочется снова куда-то убежать, пока на улице. Но куда тут уж убежишь!
Выходим из машины, и я вытаскиваю свои вещи из багажника. Один элемент меня настораживает:
– Ой, Вольдемар, у вас палатка совсем, как у меня!
Он немного замялся:
– А это не палатка, это спальник!
– Так у спальника сверток круглый, а эта палатка длинная.
На это он не смог вразумительно ответить. Тогда я еще не знала, сколько вещей пропало дома после их «обыска».
Дальше нас ждет знакомство с «МГБ»...
